Да, кажется это было в мае… На столе благоухает только что принесенной из весеннего сада, букет сирени. Нежный аромат цветов и горьковатая боль, сломанных веток… Мне шестнадцать лет, я играю ноктюрн Шопена и чувствую как любовь и грусть, – то, непередаваемое чувство полноты, что в Польше назвали бы словом «жаль», сквозь пальцы и клавиши, протекает к струнам и озвучивает мои чувства. Как мог иной человек, полтора века назад рассказать о том, что сегодня и сейчас я хотела бы выразить!

Солнце играет в чистой воде «подводного царства» аквариума. Ничего нет: только музыка и любовь – «душа с душою говорит»… За моим распахнутым окном дворник – Василий. Отложил метлу и тоже слушает, сидя на поленнице распиленных к зиме дров, не шелохнется. Я знаю, он не так давно вернулся из мест заключения. После 1953 года многие пришли, хотя, конечно, не все. Соседка – Наталья Владимировна, когда-то кареглазая красавица, с косами ниже колен, а теперь грубоватая хирургическая медицинская сестра, в больнице, где работает моя мама, остановилась, поставила ведра с чистой водой, и тоже слушает.

Ее мужа забрали, как врага народа, когда ей было восемнадцать, а ему двадцать восемь. Она ждала его всю жизнь, замуж не вышла – отказала всем, кто приходил свататься. Помню в весеннюю распутицу плакала у бабушки на кухне, уронив голову на стол, о том, что когда мужа забирали, не дали обуть калоши и он наверняка промочил ноги… Ей было словно невдомек, что с того дня прошло уже двадцать лет. Время остановилось, но ее боль не укладывалась во времени.

Я играю Шопена. И множество судеб, из разных миров и времен обнимаются звуками моего фортепьяно.

 

 

Да, кажется, это было в сентябре. Мрачноватая, длинная аудитория консерватории, где я учусь. Мне двадцать лет. Тема «Общая характеристика творчества Шопена» торопливо укладывается неровным почерком в общую тетрадь. Свои замечательные прелюдии, «двадцать четыре кратких слова композитора», как их называют, он написал на Майорке. Что это такое, Майорка? Остров! Где это? Неведомая земля, где живут какие-то солдафоны – генералы, да майоры… Знаю, что не так, но образ печальной страны, сырой и неприветливой, холодный климат, которой, так пагубно сказался на здоровье моего любимого композитора, все равно витает в сознании. Ну, как она могла, эта Жорж Санд, потребовать от Шопена, сопровождать ее на столь неприветливый остров, где он смертельно заболел! Она эгоистична! Пользовалась тем, что он любил ее, не заботясь о последствиях путешествия! Да, я еще в отрочестве читала «Консуэло», но не могу сказать, что писательница мною так же любима, как Шопен. Может быть, это своеобразная женская ревность, но я переполнена упреками и не задумываюсь об истинности знаемого. Так нам рассказывают, так пишут в учебниках, и я верю, потому что жалею своего «поэта фортепьяно», которого сама же создала в своих мечтах, из его музыки.

 

 

Да, это, несомненно, было в июне, летом 2010 года. Я уже знаю, что остров Майорка – прекрасное место для пляжного отдыха, это невыразимая синь моря и легкий свежий бриз, смягчающий жару. Мы летим на Майорку отдыхать, но я надеюсь, что мне удастся что-то разведать о Шопене и Жорж Санд. Может быть, есть какой-нибудь музей, или какие-то другие следы их пребывания… Ничего не знаю, и почему-то ничего не ищу в Интернете. Мне неведомо, что поездка в Вальдемоссу – одна из популярных экскурсий, и, наверное, хорошо, что не знаю, потому что у меня есть великое сокровенное желание, осуществление которого называется счастьем.

 

 

Мы останавливаемся в маленьком трехзвездочном отеле «Fergus Bahia Palma Nova», в котором практически нет русских туристов, зато полно англичан, (кажется это «английская зона отдыха»). Не вижу в этом ничего хорошего. Внизу под моим балконом на лежаках, загорают две молодых женщины, и в отсутствии своих мужчин, пожилого и молодого, кричат друг другу о своих маленьких любовных шалостях. Они лежат головами в разные стороны, прильнув ступнями, друг к другу и стараются услышать друг друга, во что бы то ни стало. Я выхожу на балкон, приветливо улыбаясь, прошу разговаривать потише, но они радостно помахав мне рукой, продолжают так же орать на английском. После того, как мужчины приходят и забирают своих спутниц, в соседний номер возвращается соседка по общему балкону. Сначала, кажется, что она живет одна в одноместном номере и разговаривает сама с собой. Но затем, сквозь ее нескончаемый монолог, я все же слышу одно и то же «yes», которое выдает присутствие собеседника, мужского рода.

Понимаю, что никуда не скрыться от этого невыносимого соседства, смиряюсь и начинаю «просто жить», засыпая под шум прибоя и ожидая лучшего дня.

 

 

Этот день приходит незамедлительно. Ласковое море и синь Форментора, музыка из многочисленных маленьких кафе, фламенко вечером, в нашем баре… Я ничего не жду от этой «испанской художественной самодеятельности». Понимаю, что настоящее фламенко не здесь, но все, же увлекаю своего мужа почувствовать «национальный колорит» за бокалом терпкого майоркинского вина.

 

 

Английские старушки покидают бар – сейчас им не нравится вся эта «суета», но мы, конечно же, остаемся и постепенно попадаем в какое-то необыкновенно сильное энергетическое поле всеобщего экстаза.

Дело даже не в исполнителях – они с удовольствием делают свое дело. Но присутствующие испанцы!

Вздрагивает веер в руках моей соседки. Я слышу, как она осторожно повторяет слова песни, которая льется с эстрады. Чуть хмельной от вина и ритма испанец, начинает петь своим телом так откровенно, что я бегу в гостиничный номер за кинокамерой, потому что желаю снимать только его – это удивительное зеркало всеобщей радости. Давай, для сердца! Кричат гитаристам, и они снова ударяют по струнам. Бармен-марроканец носится по залу творит коктейли, которые моментально исчезают в разгоряченных глотках, и сдавленные голоса, передающие скованную страсть, готовую в любой момент вырваться из содрогающихся в ритмическом экстазе тел, пробуждает сопереживание такой силы, что время, кажется, останавливается в клокочущем водовороте древних музыкальных заклинаний, впитавших африканское, цыганское, романское и кто знает, какое еще дыхание!

Мы едем в Вальдемоссу. Мы наматываем серпантин горных дорог. Мы снова молоды, влюблены и бесшабашны – на Майорке это так легко! В шумной толпе туристов, среди дежурного рассказа о Шопене и Жорж Санд, который так старательно и на многие лады (как выясняется впоследствии) размножен в Интернете, я жду ответа, на свои тайные вопросы и я их получаю!

Мы с мужем сидим на балконе, недалеко шумит морской прибой, я читаю вслух «Зима на Майорке» Жорж Санд – книгу, что купила в лавчонке монастыря и постепенно постигаю ту правду, которую желала знать давно.

К говорливой соседке из соседнего номера приходит подружка. С порога она начинает снова орать по-английски. «Тише»! – Останавливает ее хозяйка номера. «А, что такое»? – С удивлением спрашивает гостья. «Там – русские» – говорит наша соседка почти торжественно.

 

 

А я дочитываю книгу, и теперь уже глубоко сочувствуя той необыкновенной женщине, что звалась Аврора Дюпен, баронесса Дюдеван, кажется, понимая ее и принимая, в самом сердце запечатлеваю последние слова книги:

«Мораль этого повествования, может быть и детская, но настоящая, такова, что человек не создан для того, чтобы жить рядом с деревьями, камнями, голубым небом, цветами и горами, но с людьми, своими близкими.

В бурные дни молодости, мы представляем себе, что одиночество это хорошее укрытие от нападок хорошее лекарство от военных шрамов, это серьезная ошибка, а жизненный опыт нас учит, что там, где невозможно жить дружно со своими близкими, не существует ни такое поэтическое восхищение, ни радость от искусства, которое могло бы заполнить пустоту, которая образовывается в глубине души.

Я всегда мечтала, чтобы жить в пустыне, и каждый, кто мечтал об этом в детстве, признается, что у него была точно такая же мечта. Но поверьте мне, братья, что у нас слишком любящие сердца, чтобы мы смогли обойтись друг без друга; и то, что нам остается делать, это переносить друг друга; мы как дети из одной утробы, которые шутливо препираются, ссорятся, даже дерутся, но не могут расстаться».

О чем я хочу теперь рассказать? О Жорж Санд! О ее знаменательном, вместе Фредериком Шопеном путешествии на Майорку, которое стало испытанием на физическую и духовную выносливость. Которое стало причиной, любви, верности, хотя и началом разлада двух истинных художников, а еще вылилось в настоящее этнографическое исследование, под названием «Зима на Майорке». Я хочу опровергнуть ставшее привычным мнение, что Жорж Санд этой книгой чуть ли не отомстила неприветливым жителям острова за их негостеприимство. Я отвергаю мнение о том, что она своим пером, стремилась «свести счеты с обидчиками» Я не согласна, что в книге «Зима на Майорке» она «со всем блеском литературного таланта описала свои страдания на негостеприимном острове, который населяют тупые, злобные и бессердечные невежды». Нет, она не жаловалась!

Я прочитала в этой книге совсем другое, и очень хотела бы поделиться своими впечатлениями с моими читателями.

Для того чтобы понять писательницу, стоит в первую очередь повнимательнее прочитать ее труды. Какой она была? Эта странная женщина в мужском костюме, с насмешливым взглядом и «острым» пером, цепким, почти мужским умом и тонкими чувствами, переходящими, порою, в неожиданно-нежную чувствительность от любого прикосновения ласкового слова или дружелюбия (чем судьба ее мало баловала). Она была своевольна, что всегда доставляет другим людям массу неприятностей и обеспечивает некомфортное общение.

О ее неожиданных решениях, иногда сопряженных с риском (порою неоправданным) свидетельствует хотя бы один фрагмент книги, рассказывающий о прогулке с дочерью, сыном, и испанской девочкой Перикой.

«Мы повернули на эту тропинку и, как по мановению волшебной палочки, оказались над морем, над его необъятностью, со вторым берегом, находящимся на расстоянии одной мили под нашими ногами. Первое, неожиданное впечатление было таким сильным, что мне вначале пришлось сесть. Постепенно смелость во мне увеличивалась, так что, осмелевшая, я начала спускаться по этой тропинке, хотя она более годилась для козьих копыт, чем для ног человека. И то, что я увидела, было так красиво, что я почувствовала в голове хлопанье крыльев ласточки; я начала кружиться вокруг известковых пиков, торчащих как гиганты вдоль стен побережья, пытаясь увидеть залив, врезающийся в берег с правой стороны, с которого лодки рыбаков казались не больше мухи.

В одно мгновение, единственным, что я видела, было голубое море, как передо мной, так и надо мной.

Тропинка, казалось, вела неизвестно куда; где-то над головой я услышала голос Перики и еще более громкие голоса моих детей, идущих за мной на четвереньках. Я повернулась и увидела дочь, тонущую в слезах. Я возвратилась, чтобы расспросить ее, что произошло; минуту подумав, я узнала, что страх и горе моих детей не были необоснованными. Еще шаг, и я упала бы намного быстрее, чем надо было, разве что я научилась бы быстро ходить как муха по потолку, вспять; скалы, на которые я взобралась, торчали на верху залива, а основание острова располагалось ниже и было глубоко выдолблено. Когда я отдала себе отчет в опасности, которой я едва не подвергла своих детей, меня охватил жуткий страх».

Однако после продолжения рассказа, Жорж Санд заканчивает его неожиданным сетованием: «После обоснованных замечаний моего ребенка, я отказалась от своих замыслов, однако не без обиды, которая преследует меня до сегодняшнего дня; ибо ежегодно мои туфли становятся все тяжелее, и я не думаю, что у меня еще когда-нибудь вырастут крылья, которые я тогда получила, и унесут меня в подобную страну».

Жорж Санд была такой, какой была. Ее насмешливость была способом обороны от агрессии несогласных, протестующих, осуждающих, помогала пережить трудности. В ней не было злости и мстительности – она была, несомненно, выше этого. Ну, разве можно назвать жалобами на жизнь (о них часто пишут) вот эти строки, вызывающие сочувственную улыбку!

«Квартира в Пальме состоит из четырех голых стен без дверей и окон. В большинстве частных домов нет стекол в окнах; и если найдется желающий приобрести себе подобный изыск, являющийся зимой предметом первой необходимости, то ему надо заказывать рамы. Каждый квартирант во время переезда (а почти никто не переезжает), забирает с собой окна, замки, и даже дверные петли. Его преемнику приходится все вставлять заново, если он не предпочитает спать на свежем воздухе, как это принято у жителей Пальмы.

Требуется, как минимум, шесть месяцев для изготовления не только дверей, но и кровати, стола, кресел, а вся эта мебель самая простая и безыскусная.

Ремесленников очень мало, работают они медленно, им не хватает материалов и инструментов. Майоркинец всегда найдет повод для того, чтобы не спешить. Жизнь такая длинная! Надо быть французом, то есть чудаком и безумцем, чтобы желать сделать какую-либо вещь немедленно. И если вы ждали шесть месяцев, то почему вам не подождать еще шесть? А если вам нравится в этой стране, то почему бы вам тут не остаться? Кому-то вы здесь были нужны? Все как-то обходились и без вас. Вы думаете, что перевернете все вверх ногами? Отнюдь! Ничего из этого не выйдет! Мы, как сами видите, не заботимся о том, что люди говорят, и делаем все по-своему. Можно что-то взять напрокат? – Напрокат? Что это значит? Мебель внаем? – А у вас нет ничего, чтобы продать? – Продать? Ее надо сначала сделать. А откуда взять на это время»?

Жорж Санд не тревожит имя Шопена и называет его «одним из наших домашних», или что-то в этом роде.

«Однажды утром, когда мы начали бояться бесконечных дождей и мучительного состояния нашего друга, мы получили письмо от сеньора Гомеса, в котором было заявлено, в типично испанском стиле, что среди нас находится лицо, которого коснулась пугающая болезнь…. поэтому он просит нас покинуть свой замок в ближайшее время».

«Следующей проблемой был вопрос «куда податься?» Потому что молва о туберкулезе разлеталась в мгновение ока, и мы не могли рассчитывать на то, что нам удастся найти ночлег, даже ценою золота и хотя бы на одну ночь».

Далее Жорж Санд пишет о том, что вызывает истинное восхищение, тем более, что она не придает значения, своему решению, считая его естественным:

«Мы также хорошо знали, что вежливые люди, которые нам его (ночлег) предлагали, не могут не являться носителями всеобщих предрассудков, к тому же, как только мы приблизимся к ним, то навлечем на них такое же осуждение, которое обременяло нас».

Итак, Жорж Санд с детьми и Шопен нашли приют в Картезианском монастыре, в Вальдемоссе, где в то время жило всего тринадцать монахов. В силу наступивших холодов в монастыре не было никаких постояльцев, которые летом, все же находили здесь место отдыха.

 

 

 

Земляные полы! Отсутствие мебели и пищи! Это далеко не все невзгоды, которые семья встретила здесь стоически.

Нет, она не зря носила мужскую одежду! По размытым ливнями горным дорогам, она на велосипеде ездила в Пальму, чтобы привезти детям и Шопену хлеба, вина, бифштексов…

Она была не просто любящая сильная женщина, она была истинным художником, потому что понимала, в чем смысл жизни ее друга – тоже художника и ценой невероятных усилий привезла в келью фортепьяно, без которого жизнь Шопена была бы бессмысленной.

Имея внимательный взгляд, она описала окружающую жизнь настолько правдиво, что кажется, будто ты сам побывал в той далекой горной Вальдемоссе.

Ее интересовало все. Она детально описывала танцы и обряды, особенности наречия, одежды, быта. Со свойственной ей смелостью свободной гражданки Франции она критикует социальный уклад. Так приводя в доказательство наблюдения господина Грассе де Сен Совера, описанные в книге «Путешествие на Болеарские острова», изданной еще в 1807 году, она рассказывает о пагубной, с ее точки зрения традиции содержать множество слуг, что среди местных жителей считалось хорошим тоном.

«У каждого майоркинского аристократа имеется огромный штат прислуги, на содержание которой ему едва хватает средств, и от которого мало пользы и выгоды; никто вас не обслужит хуже, чем этот тип слуг. Когда мы задумываемся, на что богатый майоркинец может тратить свои доходы в стране, где не существует ни роскоши, ни каких-либо других соблазнов, можем сразу же ответить себе на этот вопрос, выяснив, что его дом полон неопрятных бездельников и бездельниц, которым принадлежит специально отведенная часть дома, и которые, по истечению года службы у хозяина, приобретают пожизненное право на жилье, одежду и питание. Те, кто хочет уйти со службы, могут это сделать, правда, придется отказаться от некоторых привилегий.

По обычаю эти люди могут утром приходить сюда, чтобы пообщаться за чашечкой шоколада со старыми друзьями или, как Санчо у Гамачо, повеселиться на домашней пирушке».

А вот портрет домоправительницы монастыря Марии Антонии, который несмотря на свою непривлекательность, не может не вызвать улыбку.

 

 

«Из меблировки у нее были складная кровать, обогреватель для ног, печка, два плетеных стула, распятие и несколько тарелок. Все вышеперечисленное она предлагала вам в пользование со всей щедростью; у нее вы могли оставить свой сервант или кастрюлю.

Сделав подобное предложение, она тотчас становилась совладелицей всего вашего имущества, в том числе не отказывала себе в пользовании самыми лучшими предметами вашего гардероба, ни в угощениях. Мне еще не приходилось в своей жизни видеть, чтобы рот, принадлежащий монашествующей персоне, поедал столь смачно; или видеть пальцы, способные молниеносно производить пробу из глубин горшка с кипящей едой, не причинив персоне и ожога; а также горло, поистине резиновое, способное заглатывать сахар и кофе, украдкой схваченные со стола ее дорогих гостей, и в то же время, напевающее духовную песнь или болеро. Беспристрастный зритель весьма любопытной и увлекательной счел бы сцену с манипуляциями, которые проделывали над нашим обеденным столом добрая Антония, Каталина, горничная и сущая вальдемосская ведьма, маленькое и лохматое чудовище, наша служанка Нини. Три кошки творили свои делишки в час Angelus, вместе с сотворением молитвы: пожилые вокалистки дуэтом успевали пройтись по всем тарелкам, а благодаря невиданной ловкости рук юной, вторящей fmen, во время песнопения стол избавлялся от какой-нибудь отбивной, или фруктов в сахаре, сама по себе сцена едва ли могла заслуживать упоминания, и на подобные проделки можно было закрыть глаза; но по причине постоянных проливных дождей сообщение с Пальмой становилось все более затруднительным, поставки продуктов питания – все более редкими…. Таким образом, с целью обеспечения охраны своих продовольственных запасов, мы с детьми были вынуждены перевоплотиться в роль денщиков, стороживших нашу еду. Я помню, как мне приходилось едва ли не под подушку прятать корзинку с гренками, дабы на утро не остаться без завтрака, а то, бывало, кружить над печкой подобно ястребу, отпугивающему от своей добычи стаи хищных птиц, после налета которых остаются лишь кости».

Однако не все было «так плохо». Писательница с полуулыбкой констатирует: «Неуемный аппетит моих детей заставлял их поглощать буквально все, что появлялось на столе, вплоть до зеленых лимонов, которые стали их любимым лакомством. К сыну, которого я привезла сюда совсем хилым и больным, волшебным образом пришло исцеление; он полностью избавился от тяжелого ревматического заболевания, бегая теперь с самого утра по горным склонам в высокой, по пояс, мокрой траве, как убегающий от охотников заяц, неведомые природные силы творили с ним настоящие чудеса; и в итоге, одним больным среди нас стало меньше».

 

 

Казалось бы «борьба за выживание» должны были бы поглотить все время Жорж Санд и Шопена, однако композитор написал в своем невольном заточении немало замечательных произведений, а писательница постоянно читала книги, архивные документы по истории, этнографии Майорки, стараясь дополнить то, что узнала, своими собственными наблюдениями и записями.

Невольное испытание путешественников не помешало им сделать достойный вклад в мировую культуру, оставить для нас память в виде книги «Зима на Майорке» и музыкальных произведений…

Я не ставлю перед собою задачу пересказать всю книгу Жорж Санд. Моя задача, с помощью этих, пусть немногочисленных цитат, опровергнуть становящееся расхожим несколько поверхностное мнение о книге, которую, порою оценивают, возможно, не прочитав, но доверившись пересказу.

Не беру на себя ответственность за некоторые шероховатости перевода книги, которая издана в Испании, но рада возможности иметь ее в своей библиотеке, чтобы перечитывать всегда, когда захочется и посоветовать это увлекательное чтение своим друзьям по путешествиям.

_{Большинство фотографий – из личного архива, но несколько – заимствованы из каталога Картинки на Яндексе.}